Что общего у Рината Ахметова с премьером Госсовета Китая Вэнем Цзябао? Оказывается, и нашим олигархам, и руководству Китая выгоден слабый курс национальной валюты – так получается больше зарабатывать на экспорте.

Но разница состоит в том, что слабый курс гривны никого в мире не беспокоит, а слабый курс юаня отнимает прибыли и у американцев, и у европейцев. Поэтому главные мировые финансисты срочно отменили «вторую волну» или финансовый кризис вообще и начали новый этап в мировой экономике. На языке финансистов он называется «валютные войны», а на самом деле – это мировая игра под лозунгом «как уменьшить долю китайцев в мировом экспорте».

"Похоже, что все прогнозы о так называемой второй волне не сбудутся", – заявил директор-распорядитель Международного валютного фонда Доминик Стросс-Кан во время пресс-конференции в Вашингтоне, посвященной ежегодной встрече представителей МВФ и Мирового банка. Это встреча министров финансов и председателей центральных банков почти всех стран, входящих в МВФ или Мировой банк, проходила в столице США с 7 по 10 октября.

Судя по всему, директор-распорядитель немного ошарашил журналистов, которые уже несколько месяцев выслушивали его комментарии о надвигающейся «второй волне». Поэтому, развивая мысль о том, что вторая волна отменяется, Строс-Кан пошел дальше: «Если вы посмотрите на Южную Америку и Азию, то увидите стабильные высокие цифры роста экономики. Очевидно, что для этих частей света кризис завершился».

Если бы такие заявления прозвучали сами по себе, они вряд ли имели большое значение. Но все дело в том, что еще до месседжей об отмене кризиса прозвучало несколько других важных заявлений того же чиновника: «"Валютные войны" возвращаются. История учит нас, что если вы начинаете вести "валютную войну", все начинают действовать так же», – это было не просто громкое заявление. Эти слова напрямую были адресованы руководству Китая.

Неделей ранее известный финансист Джордж Сорос раскритиковал власти Китая более жестко, требуя укрепления курса юаня по отношению к доллару хотя бы на 20%. Ранее американские экономисты неоднократно заявляли, что китайская валюта занижена по крайней мере на 40%.

Казалось бы, какое дело американцам до курса юаня? Разве это не внутренний вопрос КНР? Дело в том, что Китай, занимая второе место в мире по объему ВВП, уже давно удерживает лидерство на Земле по валовому объему экспорта. $1,2 трлн – на такую фантастическую сумму КНР экспортировала товаров в 2009 году. Да и без статистики доминирование китайских товаров на мировом рынке видят все, и раздражает оно многих конкурентов. Зайдите в любой магазин в Киеве, Москве, Лондоне, Нью-Йорке – значительная часть товаров «made in China». Европейцы и американцы уже давно пришли к выводу, что преимущество это – нечестное. Китайцы специально ослабили курс национальной валюты, чтобы те их компании, которые продают товары заграницу, могли зарабатывать больше. Примерно в том же обвиняли в свое время руководство нашего Нацбанка – якобы гривну искусственно обвалили, чтобы металлурги за те же вырученные за границей $100 млн получили бы не 505 млн грн, а 790-800 млн грн.

Но китайцы умеют не только металл выплавлять. Они продают миру огромнейшее количество разнообразных товаров. В итоге самые тяжелые годы для мировой экономики оказались для КНР годами стабильного роста. В 2008-м ВВП Китая вырос на 9%, в 2009-м – на 9,1%. За первое полугодие 2010-го – 11,1%. Многим просто стало завидно, но только теперь эти многие решили высказать все, что они думают. «Китай стал настоящим мировым лидером. И если страна не сможет в полной мере вынести бремя ответственности лидера, вся глобальная система взаимодействия курсов валют может рухнуть... с начала финансового кризиса Китай сидит на месте водителя автомобиля мировой экономики», – написал Сорос в своей колонке в Financial Times, которая потом была цитирована сотнями мировых СМИ.

Что с ними делать?

Китайцы плевать хотели на все эти угрозы. На недавних переговорах с ЕС в Брюсселе Вэнь Цзябао, премьер Госсовета КНР, заявил буквально следующее: «Мы будем сохранять стабильность юаня, так как резкое повышение курса нашей валюты вызовет банкротство предприятий и рост безработицы, что приведет к серьезным социальным последствиям». Другими словами, в КНР отлично понимают, чего добиваются от них конкуренты, и уступать не собираются. Более расширенный ответ представил председатель Центробанка КНР Чжоу Сяочуань, выступая на саммите стран-участников МВФ 10 октября этого года в Вашингтоне. «Хотя темпы роста экономики Китая и кажутся большими, на самом деле Китай все еще остается развивающейся страной. ВВП на душу населения составляет всего лишь $3,743, что ниже даже 100-го места в мире по этому уровню», – сказал китайский банкир. Другими словами: да, мы – крупные экспортеры, но на самом деле мы все еще бедная страна и поэтому курс валюты опускать не будем.

В ответ европейцы придумали новую идею: а давайте сами начнем валютную войну с Китаем. Начнем торговать юанем, чтобы изменить курс китайской валюты. Однако тут есть одно важное «но». Воевать с китайцами на валютном рынке – это как пугать Путина, что мы у него больше не будем газ покупать. И китайцы, и Путин наверняка в ответ только рассмеются. Валютные резервы Центробанка КНР – $2,422 трлн, тогда как у США или стран ЕС – раз в 10 меньше. Именно это дало возможность китайцам откликнуться на просьбу и выкупить облигации Греции, которые мало кто хотел покупать. Тем самым КНР помог европейцам решить свои финансовые проблемы. Но если в ЕС захотят вести с Китаем «валютные войны», то КНР может и обидеться, и вместо того, чтобы снова скупать греческие бонды, предъявить их к оплате.

Нечего на зеркало пенять

Обвинять Китай в умышленном ослаблении курса своей валюты – по крайней мере несправедливо. Так поступали раньше и поступают сейчас многие страны мира. Бразилия, Колумбия, Сингапур, Япония – этот список можно продолжать. Однако упреки в такой политике в адрес развивающихся стран были уже не просто несправедливыми, а фактически являлись двойной игрой. Обвиняя других в занижении курсов валют, американцы как будто забыли, что первыми начали политику наводнения мира дешевыми долларами, включив свой печатный станок и понизив ставку Федеральной резервной системы до 0%-0,25%. Именно это давление мировых лидеров вызвало противодействие. Октябрьский саммит стран-участников МВФ и Мирового банка закончился сенсационным решением: уменьшить квоты развитых стран, тех же США, в управлении МВФ и увеличить квоты развивающихся стран. New York Times пишет, что на самом деле это решение было компромиссным, изначально планировалось заявление от имени всего МВФ, обвиняющее Китай в нестабильности мировых валют. Однако Китай вместе с другими азиатскими странами сумел найти удобный вариант.

Европейцы и американцы не собираются так быстро сдавать свои позиции. Это только начало мировой валютной войны. Следующее сражение запланировано на 22 октября, когда будет саммит G20 – стран большой двадцатки. И может, крупнейшие экономики мира придумают, как отыграться после проигрыша на саммите МВФ.

История валютных войн

Первый задокументированный историками случай конфликта из-за валют произошел в XVII веке между английскими колониями в Северной Америке и самой Англией. Колонисты вели активную торговлю не только с Англией, но и с другими странами за право печатать деньги самостоятельно. Однако Лондону эта идея не понравилась, и колонистам была запрещена эмиссия собственных средств. Конфликт зрел долго, пока в 1775 году не вылился в войну между колонистами и Англией, которую американцы теперь называют войной за независимость США. Правда, победа не принесла ожидаемых плодов: каждый штат начал печатать собственную валюту, которая очень быстро обесценивалась. Только в 1788 году Конгресс США централизовал выпуск денег, и лишь к началу XIX века проблема единой валюты в США была решена.

Развитым экономикам нужно ускорение. Без него они увязнут в болоте. Но что можно сделать, как обеспечить необходимое ускорение? Вот несколько предположений.

Что завтрашние историки будут считать определяющим экономическим трендом начала 21 века? Кандидатов на эту почетную должность хоть отбавляй: от перестройки финансовой системы в преддверии кризиса 2008 года, до масштабной угрозы суверенных дефолтов. Но список возглавляет потрясающий сдвиг мировой экономической силы. Десять лет назад мировой экономикой правили богатые страны, они отвечали за две трети мирового ВВП с учетом поправки на разницу в покупательной способности. С тех пор их доля упала до половины. Не пройдет еще десяти лет, и она сократится до 40%. Большая часть мирового производства будет приходиться на развивающийся мир.

"Рост остальных" - значительное достижение, которое способствовало повышению уровня жизни во многих странах на планете. Но есть и другое, менее радостное объяснение такого быстрого смещения мирового центра экономического притяжения: отсутствие роста в крупных странах, таких как США, Западная Европа, Япония. Для следующих нескольких лет будет характерна стагфляция в западных странах и активное развитие остального мира. Для этого есть три основных причины. Первая - это масштаб рецессии 2008-2009 годов и низкие темпы последующего восстановления. Для развитых экономик в целом спад, последовавший за мировым финансовым кризисом, стал самым глубоким с периода Великой депрессии 1930-х годов. Она оставила сотни тысяч людей без работы и без средств к существованию. Несмотря на то, что в прошлом году спад объемов производства прекратился в большинстве стран, восстановление идет слишком медленно, поэтому ситуация на рынке труда остается крайне напряженной. По прогнозам ОЭСР, "разрыв объема производства" закроется в лучшем случае к 2015 году.

Еще одна причина для беспокойства по поводу стагнации - это снижение предложения на рынке труда. Уровень спроса определяет показатели роста экономики: выше или ниже трендовых значений, но сам тренд, между тем, зависит от наличия работников и их производительности. В свою очередь производительность зависит от показателя инвестиций в основные средства и темпа развития инноваций. В богатых странах предложение на рынке труда снижается на фоне роста числа пенсионеров. В западноевропейских странах изменения особенно разительны. В последнее время численность работоспособного населения незначительно увеличивалась, однако, аналитики предполагают, что в ближайшее десятилетие она начнет сокращаться в среднем на 0.3% в год. В Японии, где рабочая сила уже тает на глазах, эти темпы будут еще выше, на уровне 0.7% в год. В Америке демографическая ситуация лучше, но и здесь в ближайшие десятилетия темпы роста работоспособного населения не превысят 0.3% в год, что намного ниже среднего значения за послевоенный период.

Когда миллионы людей сидят без работы, неизбежное сокращение рабочей силы не кажется серьезной проблемой. Но такие демографические сдвиги ограничивают возможности для среднесрочного роста развитых стран в будущем, а также ставят под сомнение их способность обслуживать свой государственный долг. Проблема стареющего населения превратится в проблему перманентно сокращающихся темпов роста, если страна не откроет свои границы для иммигрантов, или больше людей трудоспособного возраста присоединятся к рабочей силе, или будет повышен пенсионный возраст.

Расчеты, выполненные Дейлом Йоргенсоном из Гарварда и Къонгом Ву из Национального университета Сингапура, наглядно иллюстрируют ситуацию. Они показывают, что за период с 1998 года по 2008 год средние темпы роста в развитых странах Большой семерки не превышали 2.1%. С учетом текущей демографической ситуации, а также при условии, что производительность продолжит расти теми же темпами, показатель роста может снизиться до 1.45% в год за ближайшие 10 лет. Это самые низкие темпы роста со времен окончания Второй мировой войны. Быстрый рост производительности может несколько сгладить ситуацию, но такового не предвидится в обозримом будущем. Динамика роста производительности уже снижалась во многих развитых странах еще до того, как грянул кризис. Между тем в развивающемся мире она стремительно росла. В Америке рост объема производства на одного работника, резко увеличившийся в конце 1990-х благодаря развитию информационных технологий, а также в начале 2000-х, по мере распространения ИТ по всей экономике, после 2004 года постепенно начал снижаться. В период рецессии он снова оживился, поскольку компании начали сокращать сотрудников, но позитивная динамика, скорее всего, будет недолговечной. В Японии производительность упала в начале 1990-х после схлопывания пузыря. В Западной Европе она также снижается с середины 1990-х.

Третья причина беспокоиться по поводу стагнации в развитом мире - это тяжелое состояние после финансового кризиса и вялотекущее восстановление. Эти факторы съедают потенциал экономик. Длительный период высокой безработицы ведет к сокращению числа потенциальных работников. Люди, оказавшиеся без работы, теряют свои навыки и, разочаровавшись и потеряв надежду, бросают поиски. Балансы банков сокращаются, как следствие финансового кризиса, что делает кредиты менее доступными. Оптимисты считают, что рецессии, даже очень глубокие, не обязательно влекут за собой кардинальные разрушения экономики, о чем свидетельствует вековой опыт Америки. Экономике этой страны удавалось восстановиться после каждого спада, таким образом, в целом, показатели роста в США оставались высокими. Несмотря на отсутствие спроса, в 1930-е годы производительность в Америке стремительно росла. Возможно, сегодня высокая безработица также поможет подготовить почву для оптимизации процессов и повышения производительности.

Большинство экономистов, однако, признают, что производственным мощностям развитых экономик нанесен серьезный вред. Особенно это относится к странам, где экономический рост во многом был обусловлен секторами, подверженными формированию пузырей, например, строительным сектором в Испании и финансовым сектором в Великобритании. По прогнозам ОЭСР, потенциальные объемы производства развитых стран в результате кризиса сократятся на 3%. И это снижение уже идет полным ходом. Чем дольше экономика не может стимулировать спрос, тем более тяжелыми будут последствия. Опыт Японии за последние два десятилетия - наглядный пример, особенно для быстро стареющей Европы. Финансовый кризис, разразившийся в стране 1990-х, спровоцировал быстрое падение темпов роста производительности. Вскоре численность населения работоспособного возраста начала сокращаться. В результате целого ряда политических ошибок финансовый кризис прочно обосновался в экономике Японии. Стране не удалось оправиться от потрясения. Ее ждала дефляция. Итог - вялый спрос и снижение предложения.

Чтобы избежать судьбы Японии, богатым странам нужно стимулировать рост двумя способами: поддерживая краткосрочный спрос, и увеличивая долгосрочное предложение. К несчастью, современные политики зачастую рассматривают эти стратегии как альтернативные, а не как взаимодополняющие. Сторонники кейнсианской теории, которых беспокоит отсутствие спроса в частном секторе, полагают, что сейчас не время заниматься среднесрочным экономическим потенциалом. В их числе и Пол Кругман, лауреат нобелевской премии, а также многие экономические советники Обамы.

Стимул против ограничения

Европейские экономисты больше внимания уделяют проблеме стимулирования роста в среднесрочной перспективе, отдавая предпочтение таким реформам, как повышение гибкости рынка труда. Они стремятся избегать дополнительных стимулов для поддержания спроса. Жан-Клод Трише, председатель Европейского центрального банка, активно пропагандирует структурные реформы в Европе. При этом он в числе ярых сторонников идеи, что сокращение дефицитов бюджета волшебным образом поможет стимулировать рост. Все это привело к горячим, но весьма ограниченным спорам о том, что же лучше, стимулы или ограничения. На самом деле, оба подхода по отдельности не способы дать желаемый результат. Правительствам нужно думать о том, как одновременно поддерживать спрос и стимулировать предложение. Конечно, для разных стран приоритеты будут расставлены по-своему, но есть ряд общих аспектов. Во-первых, кейнсианцы правы в том, что богатые страны рискуют перегнуть палку с фискальным ужесточением в краткосрочной перспективе. Чрезмерные сокращения бюджета угрожают восстановлению, поскольку их нельзя легко компенсировать аккомодационной монетарной политикой. Необходимо улучшать не только состояние бюджета, но и систему налогообложения и расходов.

Во-вторых, можно не заметить угрозу для потенциального роста экономики и упустить возможность для проведения стимулирующих реформ на микроэкономическом уровне. В большинстве развитых стран правительства хорошо усвоили урок предыдущего финансового кризиса и довольно быстро привели в порядок банковский сектор. Но новая конкуренция и процесс отмены регулирования требуют вложений, особенно в сектор услуг, который служит основным источником занятости и темпов роста производительности.

Однако вместо этого большинство стран намерены стимулировать инновации путем модернизации индустриальной политики. Повышение возможности трудоустройства для нынешних безработных должно быть в числе приоритетных задач американского правительства, где рекордные уровни долгосрочной безработицы говорят о том, что рынок труда лишен гибкости. Однако быстрый рост - это отнюдь не панацея. Он не отменяет необходимость реформы пенсионной системы, в частности, снижения завышенных обязательств перед пенсионерами. Ни одной стране, какой бы богатой она не была, не удастся так просто "перерасти" свои обязательства в области пенсионного обеспечения и здравоохранения. Не остановят они и сдвиг экономической активности в сторону развивающегося мира, который сможет занять доминирующее положение в мировой экономике благодаря устойчивому росту рабочей силы. Но произойдет ли этот сдвиг на фоне процветания или на фоне стагнации, зависит от темпов роста в развитых странах. Пока слишком многое указывает на перспективу стагнации.

Озвученные в январе 2010 г. предложения Администрации президента США Б. Обамы по реформе американского законодательства, регулирующего финансовые рынки, выглядят достаточно спорными. Реформа включает три части:

- спецналог на разницу между активами и капиталом крупнейших финансовых организаций (Financial Crisis Responsibility Fee), который призван залатать "дыру" в федеральном бюджете, возникшую из-за реализации программы TARP. Предполагается, что налог заставит банки поддерживать сравнительно больший уровень капитала, что благотворно скажется на их устойчивости;
- запрет коммерческим банкам торговать на рынке от своего имени, а также владеть хедж- фондами или фондами прямых инвестиций. Это предложение, получившее известность как "правило Волкера (1)", ужесточит рамки деятельности для всех организаций, имеющих банковскую лицензию, в том числе и для "бывших" инвестбанков, которые лишь недавно ее получили (Morgan Stanley и Goldman Sachs);
- ограничения размера обязательств крупнейших финансовых фирм.

Первая мера существенно не меняет правил игры и носит, во-первых, популистский, а во- вторых, фискальный характер. Пока не ясно, насколько эффективной она окажется. С одной стороны, население может не оценить именно такой способ "наказания" банкиров (возможно, налог на бонусы получил бы большую поддержку). С другой стороны, если исходить только из суммы ожидаемых доходов бюджета от спецналога (90 млрд долл. до 2020 г.), то затраты на TARP (117 млрд долл.(2)) не будут покрыты даже за десять лет. Хотя налог затронет около 50 банков, страховых и брокерских компаний, его основная нагрузка (около 60%) выпадет на первый десяток. В таблице приведен примерный расчет (3) годового размера налога по данным балансов отдельных банков за 2008 г. Очевидно, что выплата этого своеобразного "штрафа" не станет для большинства банков серьезной проблемой: к примеру, у Goldman Sachs и Bank of America его размер, по некоторым оценкам, составит лишь около 8% от текущих сумм бонусных выплат (14,4 и 16,2 млрд долл. соответственно).

Таблица: Оценка выплат по FCRF крупнейших банков США (по данным на 2008 г., млрд долл.)

Источники: SEC, расчеты автора

На наш взгляд, спецналог не обладает свойством контрцикличности и не может предотвратить накопления неблагоприятных экстерналий, возникающих в результате функционирования финансовой системы, в частности, увеличения системного риска. Рейтинговые агентства уже заявили о негативном влиянии налога на рейтинги американских банков. Возможно, концептуально более правильной является идея обязательной страховки на случай финансового кризиса (4): здравый смысл подсказывает, что покупка полиса на случай непредвиденного события является более эффективным решением, чем постоянное поддержание резерва на "черный день".

И все же на практике скорее может применяться именно "налоговый" подход: представляется, что стоимость "страховки от кризиса" может быть неподъемной для многих игроков финансового рынка, что приведет к еще большей консолидации и дальнейшему умножению рисков. Кроме того, капитал страховщиков в случае наступления системного кризиса будет быстро исчерпан, и их рекапитализацию вновь придется брать на себя государству.

Вторая мера намного серьезней: если законодательство о запрете "собственной торговли" для кредитных учреждений будет принято, это существенно изменит как американскую, так и мировую финансовую систему (части банков, возможно, придется проститься со своими наиболее доходными подразделениями). Многие исследователи полагают (5), что фактическое возвращение "духа" закона Гласса-Стигала (6) оздоровит финансовый сектор, ослабив механизмы концентрации рисков. Стремление создать более дробную банковскую систему вызвано не только желанием политиков смягчить проблему избыточно крупных корпораций (too big to fail), но и отсутствием серьезных свидетельств большей эффективности финансовых гигантов.

Другие считают (Johnson S. Will the "Volcker Rule" Do Anything?), что предложенные меры не защитят экономику от проблемы накопления системного риска, так как крупнейшие инвестбанки тогда просто откажутся от банковских лицензий, чтобы обойти запреты, а в случае нового кризиса вновь так или иначе получат доступ к государственному финансированию через дисконтное окно, добившись временного получения банковской лицензии. У крупнейших банков доля доходов, полученных от "собственной" торговли, доходит до 60-70%. К тому же не всегда возможно четко определить, что будет относиться к "запрещенной" деятельности: так, трудности возникнут с определением судьбы подразделений финансовых компаний, занимающихся слияниями и поглощениями, а также андеррайтингом ценных бумаг. Отметим, что администрация Б. Обамы, несмотря на призывы многих политиков, благоразумно не стала усиливать регулирование индустрии хедж- фондов.

Наконец, третье предложение по принудительному ограничению размера обязательств финансовых организаций находится в русле "антимономопольной" традиции: недаром А. Гринспен сравнивал планируемую реформу финсектора с разделением Standard Oil в 1911 г. Пока совершенно не ясно, как законодательно можно определить оптимальный размер банка и какие последствия вызовет такое дробление. Ограничение размера – слишком грубый инструмент, который может больше навредить, чем помочь: мелкие банки могут проиграть в конкурентной борьбе. Кроме того, к возникновению системного сбоя часто приводит не размер, а именно взаимосвязанность финансовой организации с другими участниками рынка.

Пока озвученные предложения не выглядят решительным шагом на пути решения проблемы накопления системного риска в финансовом секторе. Прежде всего государство должно установить запрет на "спасение" частных фирм (no-bailout rule), а уже затем ужесточать законодательство. Явный отказ от бесплатной страховки (которая, конечно, не является функцией государства) заставит частных игроков более адекватно оценивать свои риски, ведь в случае кризиса у них не будет даже теоретической возможности переложить свои потери на налогоплательщиков. Как отметил известный экономист Ю. Фама (E. Fama): "Эксперимент, который нам ни разу не удалось провести, состоит в том, чтобы правительство отошло в сторону и позволило крупным финансовым институтам обанкротиться" (7).